Анатолий Моргунов: В каждом из нас сидит самоцензура

Анатолий Моргунов: Понимаете, я не думаю, что здесь отсутствие смелости. Во-первых, само утверждение, что там мелкие вопросы или какие-то еще – это достаточно спорное утверждение. Понимаете? Наша повседневная жизнь, - она и состоит из мелочей. Тепло нам, сыты мы или голодно нам, удобно нам ездить на работу и возвращаться с работы домой или нет, как обходятся с нами те, без кого нам не прожить честно или нечестно и так далее, так далее. Поэтому здесь можно еще поспорить - какой вопрос важней. О Ходорковском или «почему у меня в поселке зимой температура в домах не поднимается выше 12 градусов?». Поэтому здесь надо посмотреть. Гораздо интереснее, как мне кажется, вопрос: почему это спрашивают у президента?

 

А.М.: На это был дан ответ, если вы помните. Дмитрий Анатольевич прямо так и сказал: «Президенту можно задать такой вопрос, пускай и не часто, а к губернатору не пробиться».

 

А.М.: Вот мы заканчивали факультет журналистики. При всех издержках того образования, которое давал факультет, когда я заканчивал его, когда я  учился там, было некое базовое образование, без которого не о чем было говорить. Например, литература. И отечественная и мировая. От звонка до звонка, все пять с лишним лет. И там не прокатывало, извините за жаргонное такое словечко, не то, что учебник прочел и пошел, а даже если ты хрестоматию прочел, тебе тоже на экзамене или зачете делать нечего. Ты обязан был читать все, что в программе есть. Второй момент расположен в каждом из нас. Вот тут (показывает на голову) и вот тут (показывает на сердце) он находится. Можно соглашаться со мной, можно не соглашаться. Мы видим огромное количество телевизионных ведущих, которые ведут самые разнообразные программы. Вопрос простейший: чем отличается хороший ведущий от плохого?       

А.М.: Все знают – хороших мало, плохих много. Чем они отличаются? На мой взгляд, можете со мной не соглашаться, хороший ведущий имеет дело с тем материалом, которым располагает: люди, события, факты, обстоятельства и так далее. Та же интрига. И он с этим работает. Для него в этом момент. Нет камеры. Понимаете?

 

А.М.: Плохой ведущий – это тот, кто смотрит в объектив камеры, а видит зеркало и себя в нем. Все. Ситуация неисправимая. Я не знаю ни одного случая, когда из такого человека получился бы хороший ведущий. Высший пилотаж профессиональный - это, если я как ведущий сумел облечь свою точку зрения в форму вопроса. 

А.М.: Вы знаете, я не уверен, что это должно сказаться. Во-первых, само понятие «цензура», как мне кажется, изменилось. Потому что одно дело, когда цензура прописана...

 

А.М.: Да. Разница. Второй вопрос. Чрезвычайной важности вопрос: кто цензор? Одно дело, когда цензором был Федор Тютчев, главным цензором Российской империи. Да? Другое дело, кто-то, кого мы не знаем и не узнаем никогда. Если он есть, его может и не быть. Мы должны все время помнить, что в каждом из нас сидит самоцензура, особенно там, где речь идет о телевидении или каких-то смежных СМИ. Ведь каждый должен делать выбор. Я убежден, тот телеканал, который первым даст возможность высказаться людям, он - выиграет. Вот для чего нужен прямой эфир. Не для нас с вами.

А.М.: Вы понимаете, второе замечание в какой-то степени справедливо. Я с вашего позволения не буду называть каналы, это федеральный канал, но где-то лет 12-14 тому назад в кабинете гендиректора этого канала, у него над головой на стенке просто висел лозунг: «Хорошая новость – это не новость. Это подход». Я не хочу никого осуждать. Этот канал так себя позиционировал. Ради Бога. Но мне претит, там где речь идет о журналистике или где речь идет о программной политике того или иного канала. У нас же были времена, сейчас чуть лучше стало. Мы сегодня с вами можем включить телеканал «Россия» и посмотреть сериал «Достоевский». Он может нравиться, может не нравиться, но он идет. Мы знаем с вами время. Сколько не переключай, по одному - «Бригада», по другому – «Зона», по третьему – еще чего-нибудь и так далее. Понимаете? И вот это все смотрят мальчишки, девчонки в том же Любытино. А еще «Рублевка» был сериал. И они видят по телевизору то, что им показывают, и вокруг они видят то, что имеют вокруг. Мы получили в значительной степени изуродованное поколение. Хорошо, если одно. Я думаю, два-три. И это мы их. Мы участвовали в том, что они.

 

А.М.: Конечно. Мы причастны к этому, хотим мы или не хотим, использовали нас или не использовали, но мы к этому причастны. Уже потому, что мы молчали об этом в своей массе.

  

А.М.: Очень условные. Во-первых, по поводу высказываний таких со стороны зрителей, которые далеки от профессии. Давным-давно уже придумана пословица - «чтобы оценить вкус яичницы, совсем не обязательно самому нести яйца». Доля здравого смысла есть в этой пословице. Второе. Если нас не интересуют оценки непрофессионалов, то это один из признаков того, что мы и сами - непрофессионалы. Наконец, по каким-то профессиональным критериям: понимаете, что касается телевидения, то я люблю его всей душой. Не знаю, для меня, по крайней мере, более счастливой профессии, если хотите. Понимаете, к телевидению нельзя относиться как к профессии. Это жизнь. Абсолютно во всех ее проявлениях. Я очень люблю телевидение, но, прежде всего, нужно понимать природу телевидения. Вот знаете, есть философская категория времени. Пространства и времени – две абсолютно философские категории. Я не призываю никого заняться философией, но возьмем такую категорию, как время. Одно дело, время в реальной жизни. Далее мы приходим в условную среду, в драматический театр. И время сжимается, согласитесь!

 

А.М.: Оно во время спектакля уже ускоряется, оно идет быстрее. Мы приходим в еще более условную среду, в музыкальный театр на балетный спектакль – время еще более сжалось. Мы пошли в кино, оно еще сжалось. И самое скоротечное время – на телевизионном экране. Хотим мы этого или не хотим. Если журналист этого не понимает, то ему нечего делать на телевидении. Вторая важнейшая вещь, свойственная телевидению, как ничему другому: менее всего мы воспринимаем как условность, происходящее на экране телевизора. Мы склонны больше принимать как документ, нежели как вымысел то, что мы видим на экране. Это психологическое свойство восприятия нашего. В театр мы намеренно приходим в условную среду, в кинотеатр мы пошли специально, в телевизор ходить нам не надо, мы кнопочку нажали и видим.

А.М.: Конечно! И тот, кто с той стороны экрана, кто работает на телевидении, - он обязан это понимать. Если он этого не понимает, ему грош цена. Следующий момент: в последние годы получают распространение, - знаете, такими волнами у нас идет – вот это модно, потом это модно, телевидение тоже этому подвержено, - такие программы, как Малахов, например, на «Первом канале». Вот надо твою душу наизнанку вывернуть, ну и все… А ведь здесь, в этом жанре необходимо иметь, как нигде более, тончайшее чувство меры. До какого предела можно выворачивать душу наизнанку. Ты-то, Малахов, останешься, со своим «Первым каналом», со своей Москвой, квартирой, со своей машиной, с возможностью отдохнуть. Ты – благополучный человек. У тебя это на лбу написано. А люди, выйдя со студии, ничего этого не будут иметь. Они вернутся в свою, очень часто страшную, жизнь. Которую, ты, Малахов, не хотел бы прожить ни одного дня. И это что – только ради удовлетворения твоих амбиций ведущего?  

 

А.М.: (Пожимает плечами). Понимаете, это значит, что он заставляет – это я не в осуждение говорю – на себя работать не только свою бригаду, на что он, может быть, и имеет право, он еще и зрителя заставляет на себя работать. Тем более, что есть значительная часть людей, которую хлебом не корми, дай в замочную скважину посмотреть, чужие письма почитать и так далее, и так далее. До этого была волна, слава Богу, ушла – это «реалити-шоу», так называемые. Трудно придумать что-то более вредное. Смотрите, что получается: какое-то количество людей помещают в замкнутый объем. Не важно – это комната или остров. Они общаются только между собой. И при этом их не загружают никаким полезным трудом. Давайте себя поставим на их место. На второй день у нас с вами ничего не останется, кроме дрязг. И вот из вечера в вечер мы наблюдаем эти дрязги, им мы о себе узнаем (ведь мы такие же, как они), массу нового. Оказывается, мы подонки, мы предатели, мы подлые. Минутку! А кто дал право-то?

А.М.: Я думаю, что мы это делаем ради все того же рейтинга. Я думаю, что это мы делаем ради увеличения доходов от рекламы. Это бизнес. Понимаете, это бизнес!

 

А.М.: Я надеюсь, что улучшится, если государство озаботится этим. Я не думаю, что нужны тут серьезные затраты. Не думаю.