Поэтесса Вера Полозкова, приехавашая в Петербург для участия в театральном фестивале "Пять вечеров" им. Александра Володина, рассказала PITER.TV о любви; о том, как пережить боль от расставания и как удержаться, чтобы не рассказать всей интернет-общественности о самом личном и дорогом, т.е. о поэзии и своих читателях.
Роман Романов: Вера, скажите, пожалуйста, читая ваши стихи, все время возникает такое чувство, что любовь - вы много пишете о любви - это некая форма трагедии. Я правильно вас понимаю или нет?
Вера Полозкова: Я не думаю, что страдания, сколько обучение. Пожалуй, сколько воспитание. Воспитания, пожалуй, больше. Не думаю что это… Сейчас меняется все. И трагедия как-то уходить, остается формула чистого опыта. То есть, не бывает ничего очень плохого и очень хорошего, есть некоторый урок, который нужно выучить, чтобы перейти к следующему.
Р.Р.: А обучение чему?
В.П.: Всему! И ответственности, и чувствованию, и правилам существования, и сосуществованию, и отношению с Богом. Вот как-то всё! Всё отстраивается от любви большей частью. По крайней мере, она работает таким универсальным индикатором всего - насколько человек вырос, насколько он совершенен и сколько ему еще осталось идти.
Р.Р.: А как боль от расставания пережить?
В.П.: Боль от расставания… Позволить ее себе почувствовать. Не считать ее слабостью. Побыть в ней. Посидеть в ней. Осознать ее. Понять чему она учит. И тогда она пройдет.
Р.Р.: То есть просто проживать?
В.П.: Да. Ни в коем случае не забивать ее. Не говорить, что это для слабаков, для лентяев, для дураков. Не говорить: «Я сильнее этого». Что, нет, я ничего не чувствую. В этот раз не задело. Это самая большая ошибка, потому что вы загоняете ее гораздо глубже, чем есть.
Р.Р.: Вера, эмоции или разум? Вы можете сказать, что эмоция - самое главное? Все ради чувств?
В.П.: Нет. Это какой-то сложный синтез. Мне кажется, что разум воспитывается за счет эмоций. Не было бы никакого разума, если бы не было эмоций. Но… руководствоваться чем-то одним – ужасная ошибка! Ужасная ошибка! Видеть, конечно, сердцем. Но, мне кажется, сердце и разум - не такие уж разделенные понятия, как принято о них думать. Такие, отдельно существующие. Мне кажется, что как-то умом все надо понимать. И это слитное понятие из сердца и ума.
Р.Р.: Личный вопрос: вы бросали или вас бросали?
В.П.: Меня бросали, конечно. Но в юности - особенно.
Р.Р.: С вами сложно?
В.П.: Сложно ли со мной? У меня иллюзия, что со мной очень легко. Мне кажется, со мной прекрасно! Прямо прекрасно! Но как-то находились поводы у людей. Может, они просто не понимали, как им быть в этой ситуации. Что им делать? Какими им быть?
Р.Р.: Светлана Сурганова недели две назад сказала мне, что вы ее любимый русскоязычный поэт. И что сейчас поэтические вечеринки собирают большую аудиторию, чем рок-концерты. Правда ли это и почему так происходит?
В.П.: Это правда. Боюсь, что так. Потому что билеты в БТК, например, были выкуплены за несколько недель до... По-моему, за месяц даже! Как только об этом было написано. Это поразительно! Это очень счастливое чувство. И причин может быть несколько. Люди всегда хотели, чтобы им сформулировали, что они переживают, но никак не могут объяснить. И сейчас прошли времена отрицания всего. И наступили какие-то новые времена попыток признаться себе в чем-то. В том, что, наконец, нужно некоторые вещи озвучивать и говорить вслух. И вот поэтому поэзия засуществовала снова. Причем, на больших аудиториях. С большими фестивалями… С какой-то информационной поддержкой... Со всеми делами… Поразительные вещи происходят!
Р.Р.: Принято считать, что время прагматичное, не поэтичное у нас.
В.П.: Абсолютно не так. Настолько ужасный голод, Роман, по каким-то текстам важным! Даже у меня вот! Я настолько понимаю, что мне насущно надо читать что-то, пишущееся в мое время, про мое время. Слушать, что говорят мои друзья и коллеги. Проходить и понимать, как формируется эта эпоха. Но вот я, например, мне кажется, пишу только потому, что мне какого-то текста остро не хватает в воздухе. Когда мне не хватает его насколько, что нужно его написать самой, то приходиться это делать.
Р.Р.: Другого выхода просто нет.
В.П.: Да.
Р.Р.: Вера, вы написали в одном из интервью, что ваш читатель вам больше не интересен. Что вы не хотите знать - кто он, что он, зачем он. Вот как это? По-прежнему он вам не интересен? Или нет? Вот это бремя славы какое-то?
В.П.: Нет. Он не столько перестал интересен быть, ни в коем случаем. Он интересен. Он перестал определять что-либо вообще. Ну, то есть я знаю, что никогда не брошу это. Будет он - не будет его. Какой бы он ни был. Пожалуй, я не могла сказать, что он не интересен. Я думаю, что он меньше стал определять. Потому что раньше от него очень многое зависело. И от его реакции. И от его наличия. И от того - кто он. И так далее. Я перестала читать отзывы, я перестала верить критикам. И мне стало как-то легче с собой.
Р.Р.: То есть вы вообще не читаете, что про вас пишут?
В.П.: Да! Да. Это стало однообразно очень. И после какого-то там шестидесятитысячного отзыва, понимаешь, что ты в принципе не можешь прочитать ничего принципиально нового про себя. Ты можешь предположить, о чем статья - по названию. И тебе становится скучно в какой-то момент.
Р.Р.: А вы чувствуете, что публика, журналисты вас не понимают? И пишут про вас принципиально не то.
В.П.: Но так всегда было! И только недавно мне стало ясно, что без этого нельзя. И спасибо им большое! Потому что они делают нашим «рыжим» биографию. Спасибо им! Правда! Потому что, чем… Было бы ужасно скучно, если бы вся критика славословила и все принимали радостно и восторженно. Было бы ужасно скучно! Не из чего было бы делать вообще, никакого подобия последовательности событий. Воспитания чего-либо. Личности. И так далее. А тут – борьба, закалка, полемика, острые какие-то невероятные споры, дурацкая аргументация, и так далее. И меня это задевало какое-то время. Пока это не превратилось в какой-то абсолютный цирк. И перестало иметь ко мне хоть малейшее отношение.
Р.Р.: Вера, опять же сошлюсь на ваше интервью. Вы как-то упомянули, что очень долго учились понимать, что такое личное пространство. И вот я хочу спросить: а как вообще удержаться эмоциональному человеку от того, чтобы не рассказать о себе всем - всему пространству Живого журнала, в своем блоге - обо всем, что волнует, обо всем, что болит? Как себя остановить?
В.П.: Я думаю, Роман, что, скорее, тут история очень болезненная и до сих пор очень острая. Потому что сейчас вот, например, пришлось прикрыть ЖЖ журнал на какое-то время, потому что не известно, что в него писать. Мне не интересно делать его журналом анонсов и новостей светских. Мне нужно в нем рассказывать о себе. Поскольку он был для этих целей придуман. И служит, действительно, таким «дневником-архивом» событий. Но что теперь можно говорить, а что нельзя? – в очередной раз стало большим вопросом. Я планирую на него как-то отвечать в ближайшее время, пока не знаю как.
Р.Р.: А в закрытой форме, для «френдов»?
В.П.: Я веду совсем другой блог, но этого мало! Они же там ждут и что-то мучаются, задают вопросы. И у моей мамы спрашивают: уехала ли я из страны?
Р.Р.: Ясно. Прочитаете нам что-нибудь?
В.П.:
Так, в зубах зажат,
мучительно нёбо жжет
этот очень, очень простой сюжет:
королевич лежит, ресницы его дрожат,
злая ведьма сон его стережет.
Ярок снег его шеи,
сахар его манжет.
Черен ее грозный бескровный рот,
ее вдовий глухой наряд.
Когда он проснется, его народ
разорят, унизят и покорят, -
он поднимет войско. И он умрет.
И, о да, его отблагодарят.
Злая ведьма знает все наперед.
Королевич спит сотый год подряд.
Не ходи, хороший мой, на войну.
Кто тебя укроет там, на войне.
Из-под камня я тебя не верну,
а под камень могу не пустить вполне.
Почивай, мой свет, предавайся сну.
Улыбайся мне.
Вера Полозкова-говно.
Какая же она чудесная, Vero4ka!!!