Александр Асиновский: Русский язык тяжело болен

Русский язык болен - так считает доктор филологических наук Александр Асиновский. Исследование "Один речевой день", проводимое группой Асиновского, показывает: мы стали крайне пренебрежительно относиться к выразительности нашего языка и языковым нормам, из-за чего постепенно утрачивается смысл речевых конструкций, а людям все сложнее понять друг друга. Как мы пользуемся русским языком в быту и можно ли говорить о его смерти, Александр Асиновский рассказал PITER.TV

 Роман Романов: Александр Семенович, помните у Маркеса в «Сто лет одиночества» был такой отрывок, когда они вдруг забыли, как называются предметы и забыли понятия, и им пришлось бумажки приклеивать, на которых было написано, что это такое и для чего это нужно. Когда я читаю ваши интервью, где вы рассказываете о предварительных результатах своих исследований, у меня складывается впечатление, что мы в России к такой ситуации подошли уже близко, да? 

Александр Асиновский: Ну да, хорошая аллюзия, что можно сказать. Только там было написано на предмете, а здесь просто никаких надписей не требуется, просто указываешь вот это, это, это. Вот и все. Но это крайнее обострение, но аллюзия уместная. 

Р.Р.: Как, по-вашему, умирает русский язык? 

А.А.: Нет, ни в коем случае. Дело в том, что речевое поведение людей очень сильно и динамично меняется. Язык - невероятно живучая и сильная стихия и он переживет разные моды, разное состояние общества. Даже малые языки с крошечным комьюнити, про них говорят: «Все, максимум 10-15 лет и ничего не будет», а живут 100-200 лет. Это в реальном опыте, в моем персональном опыте были такие случаи, когда говорили, что Беринговские алеуты исчезнут где-то во второй половине 19 века. Мы ездили в 1982 году, в 1985 году и обнаружили, что они живы. Про русский язык и говорить нечего. Другое дело, мы пользуемся им так, что это нельзя не назвать болезнью. 

Р.Р.: Давайте опишем симптомы этой болезни. 

А.А.: Симптом, прежде всего – утрачивается, что называется, ценность. Главная языковая ценность – это выразительный язык. Язык должен быть общепонятен, для этого существуют нормы. Пренебрежение нормой с верха до низа по обществу проходит, и люди просто не отдают себе отчет, что нормы - это общепонятность. Она не придумана какими-то заумными академиками – напечатана в словарях и грамматиках, и не имеет ни какого отношения к реальной жизни… И очень любят цитату из Пушкина: «Без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Чтобы сделать ошибку, надо понимать, что ошибаешься. Это называется «Языковая игра». Нужно владеть нормой, чтобы иногда от нее отходить, и тут появляется выразительность. Верхний уровень выразительности уходит; средний уровень - норма – пренебрегается; а нижний – осмысленность речи, ее смысловая нагруженность, редуцируется. Вот это - реальный симптом. 300 слов – это мало! 300 слов, которые мы сейчас употребляем больше десяти раз в течение одного дня, - это мало! Это маленький словарь! 

Р.Р.: А почему уходит выразительность из языка? И в чем это проявляется?   

А.А.: Выразительность проявляется, прежде всего, в том, что если человек не опирается на понятную норму, у него нет возможности с этой нормой играть. Выразительность - это действительно отход, использование богатых системных возможностей языка при некотором отходе от нормы. Балансировка на грани с нормой, там появляется выразительность. Переносные значения, метафоры – это все значения, которые не зафиксированы в словаре. Это выразительно. Это понятно и выразительно. 

Р.Р.: Я просто очень хочу вытащить из вас все-таки гипотезу - почему эта деградация происходит? В чем причина этой болезни?  

А.А.: Дело в том, что язык не приспособлен… он приспособлен, для того чтобы формировать согласие. А для того, чтобы врать, он не приспособлен. Нарастание необходимости сознательно говорить неправду создает основу, я думаю, для такой дислингвии. 

Р.Р.: Александр Семенович, вот какой интересный момент получается: ведь выразительность - она же полезна с чисто прагматической точки зрения. Потому что богатый словарь, умение пользоваться всеми языковыми возможностями - это способ максимально эффективно донести мысль до другого человека и, в каком-то смысле, это способ им управлять. Почему тогда мы пренебрегаем выразительностью, хотя даже из прагматических соображений нам выгодно говорить правильно? 

А.А.: Ответ содержится в том, как вы построили вопрос. Вы сказали, что риторика – это способ управлять человеком. Человек всегда будет закрываться от управления собой. Риторика – это способ не управлять, риторика – это способ согласиться в чем-то с человеком. Именно этот подход создает принципиальную возможность реальной коммуникации. В противном случае, это будет имитация коммуникации. Это будет редуцированная коммуникация. Этот процесс будет развиваться, развиваться и развиваться. Предположение о том, что человеку можно навязать знания – оно ошибочно. Человек должен захотеть узнать. То есть нормальная коммуникация происходит тогда, когда соглашаются с чем-то. 

Р.Р.: Роль невербального общения возрастает? 

А.А.: Да, невербальное общение действительно возрастает. В объеме и главное - в значимости. Это действительно так. Согласитесь, в начале вашей жизни вы читали гораздо больше, чем сейчас. Роль аудиоряда, видеоряда, вся эта мультимедийность сильно сняла роль письменного текста. Мы занимаемся устной речью, потому что аудиоряд становится очень важным в жизни. Но, отвечая прямо на ваш вопрос, нужно согласиться, что невербальное общение увеличилось в своем объеме. 

Р.Р.: А не получается ли так, что мы в принципе утрачиваем способность воспринимать текст? Мне несколько директоров школ жаловались на то, что ученики страдают верхоглядством и не могут воспринимать долгие глубокие рассуждения, неважно даже устно или письменно.   

А.А.: Да, это одна из причин, совершенно верно. Потому что мы стали меньше читать, у нас меньше образцов настоящего литературного языка. То, что мы берем со слуха, оно, к сожалению, не обладает тем совершенством, которым обладают хорошие литературные образцы. То, что стали меньше читать, плохо сказывается и на выразительности, и на норме, и на осмысленности нашей речи. Это верно. Верхоглядство и поверхностность. 

Р.Р.: А вы не боитесь, что если уже в моем поколении - поколении двадцатилетних - наблюдается такое пренебрежение выразительностью, нормой и смыслом, то кого воспитают все эти люди? Что будет через 40 лет? Люди будут жестами друг с другом общаться? 

А.А.: Нет. Не так уж все на самом деле страшно. Во-первых, я никогда не говорил, что молодежь намного хуже говорит. Напротив. По тому, что мне удается наблюдать,  молодежь очень склонна к языковой игре, у нее очень широкий диапазон, как она может говорить. Конечно, это зависит от уровня культуры. Есть жуткий совершенно примитив, но сказать, что он абсолютно доминирует, я не могу. А если делать какое-то обобщение, то склонность к языковой игре - сколько угодно, говорить абсолютно примитивно или переходить на риторически выстроенную речь – легко! Мобильность высокая в речи представлена. Другое дело – ценность хорошей риторики, она не велика. Она в обществе не велика! 

Р.Р.: Ясно. Спасибо, Александр Семенович.