На помойке найдена библиотека писателя Вадима Шефнера. Что это? Случайность? Закономерность? Книга перестала быть нужной, востребованной? А куда, действительно, девать частные многотомные книжные коллекции? Что заменит привычное в ближайшее время? На эти и другие вопросы отвечает историк, преподаватель философского факультета СПбГУ Дмитрий Браткин.
Павел Гладнев: Дмитрий, после ситуации на Лахтинской, 19, я имею ввиду выброшенную библиотеку Шефнера, постепенно такие большие библиотеки, библиотеки умных людей, они становятся не нужны?
Дмитрий Браткин: Ну, по большому счету, да.
ПГ: Выбрасывают, как ненужные вещи…
ДБ: Выбрасывают, как ненужные вещи. В лучшем случае их куда-нибудь отдают. Они перекочевывают, в лучшем случае на дачу. Или они раздаются, или они продаются, но они перестают существовать как некое единое целое.
ПГ: И что делать? Вы размышляли над этим?
ДБ: Вы знаете, да. С одной стороны, размышлял, и по этому по поводу сделано в ЖЖ сообщество, но упирается все в то, что волна общественного возмущения по поводу Шефнеровской библиотеки, она, похоже, ушла в песок. Потому что насколько яростная, быстрая и безжалостная по отношению к предполагаемому виновнику была реакция на первое сообщение, настолько же реакция слабая, близкая к нулю на предложение делать что-то, как-то сорганизоваться, для того, чтобы как-то отреагировать на следующий момент, когда он будет. Не если он будет, а когда он будет, потому что, сомнения в том, что это произойдет опять, совершенно никакого нет.
Мы скорее живем в эпоху поздней античности, нежели средневековья, если перебрасывать широкие мостки в разные стороны. Почему? Потому что в античности, когда этот период кончился, и вся эта литература перестала быть нужной, её просто выбросили. Поэтому археологи в Египте, где климат оказался подходящим: сухим и жарким, они нашли почти 50 тысяч свитков в разной степени сохранности. А в средние века книгу любили и ценили, поэтому либо сохраняли, либо уж уничтожали, если она считалась вредной, то есть не выбрасывали. К сожалению, я думаю, что в нашем климате вряд ли сохранится 50 тысяч книг, чтобы через 2 тысяч лет их откопали какие-нибудь археологи. У нас, к сожалению, это все будет гибнуть безвозвратно. Отношение к книге, как к чему–то самоценному, имеющему некий самостоятельный статус, самостоятельный вес, самостоятельную ценность, оно, к сожалению, уже прошло. И тут трудно сказать, что было причиной. То, что это симптомы, то, что это следствие всеобщего одичания нашего, которое сейчас происходит, это, конечно, несомненно
ПГ: А технический прогресс влияет на это?
ДБ: Технический прогресс – это, по большому счету, палка о двух концах, потому что, с одной стороны, все знают, что есть сайты, есть полнотекстовая база данных, в которых хранятся оцифрованные книги, начиная от начала книгопечатания и до того момента, когда начинается нынешний копирайт, действующий в Северной Америке, в Европе. Ну, не будем называть эти сайты. Те, кто интересуется, они знают. Где это можно найти. Но, во всяком случае, огромный массив литературы стал доступен. То, что в библиотеках хранится в больших библиотеках в отделе редкой книги и собственно, то, что раньше было достать собственно так же трудно, как найти только что вышедшую новинку за рубежом, сейчас просто достаточно знать адрес этого сайта, чтобы скачать. И это не мешает сохранить те же самые книги, с которых были сделаны оцифрованные версии
ПГ: Но они и хранятся в библиотеках.
ДБ: Они и хранятся в библиотеках, конечно, да.
ПГ: Как быть с многомиллионными тиражами, которые хранятся в личных архивах?
ДБ: Вы знаете, конечно, многое обречено, просто в силу того, что люди не понимают, в силу своего невежества или в силу отвращения к культуре, которое тоже присутствует. Стиль малинового пиджака, условно говоря. Они это будут уничтожать и прискорбно, когда уничтожается книга массовая, но с другой стороны, все-таки большой тираж, тем более что тиражи в советское время были большими. Все-таки, не смотря на то, что многое погибнет, многое и сохранится. Гораздо хуже, гораздо страшнее, когда происходит гибель, ну, условно говоря, вещей уникальных. Библиотека Шефнера – тот же самый пример гибели уникальной вещи. Ну, как бы гибель не состоялась, но фактически, кончено, это рассуждая с точки зрения музея или архива - это готовый фонд, музейный или архивный.
ПГ: То есть, подобное нигде не хранилось, нигде не имеется?
ДБ: Хотя есть фонды Шефнера, как минимум в двух разных архивах, тем не менее, конечно, там хранятся только его рукописи. Понимаете, чем ценна эта библиотека? Можно сказать так, это какие-то советские, не бог весь какие талантливые, может быть, какие-то люди, подносили ему, ну вот скопилось этот массив и так далее. Но, во-первых среди этих как бы, в кавычках, авторов не первой важности, не первой степени таланта и бог знает чего, во-первых, среди них, конечно, есть люди, которых по прошествии времени, мы оценим и поймем их мысли. Во вторых, там, среди массива этой литературы, были и книги литераторов вполне состоявшихся, уважаемых и ценимых, того же самого Даниила Гранина, например. А в третьих, любая коллекция, любая совокупность вещей, она всегда больше, чем простая арифметическая сумма, понимаете, да? То есть, любая коллекция подаренных вещей, она гораздо шире, чем просто собрание отдельных каких-то предметов. Это, фактически, срез литературной жизни Ленинграда семидесятых, восьмидесятых, девяностых годов, которая, опять таки, для живущих сейчас, продолжающих еще жить людей, которые это застали, может быть, она не имеет ценности. Но, по мере смены поколений, конечно, она обретет свою ценность. И, помимо этого, благодаря этому, в силу этого, нам нужно помочь этим архивам, этим собраниям, как раз перескочить через этот рубеж, который отделяет наше нынешнее время, когда мы это не ценим, от того времени, когда мы это оценим и поймем, насколько это важно.
ПГ: Ну нужно, действительно, прагматичному поколению объяснить, как-то донести, я не знаю, если они оценивают книги, приравнивают книги к видеокассетам, формат, который отошел. Уже не знаешь, куда его пристроить и вот он летит на помойку
ДБ: Ну, в общем, да. Хотя, кстати, винил мы уже оценили, что это некая ценность сама по себе, который тоже летел в помойки, раздавался, уничтожался бездумно. Но вы посмотрите, сколько времени прошло, 20 неполных лет и уже появились собственно ценители, почитатели, люди, которые начинаю понимать. Пусть мы над ними смеемся, смеемся над словами о теплом ламповом звуке, но, тем не менее, это обрело некую само ценность.
ПГ: 20 лет - это огромное расстояние, огромное…
ДБ: Ну, в сущности, да.
ПГ: И 20 лет это все надо где-то удержать, сохранить.
ДБ: Это да.
ПГ: Понятно, что потом они спасибо скажут.
ДБ: Потом они спасибо скажут. Действительно. Это напоминает ситуацию, знаете, 60-х годов, когда людей переселяли из коммуналок в хрущёвки, и они выбрасывали все ненужное. Все, что не вмещалось в малогабаритные квартиры и когда те же самые ленинградские помойки и московские были завалены антиквариатом совершенно уникальным. И те, у кого была возможность техническая как-то что–то из этого спасти и пристроить, они, в конце концов, оказались не просто вознаграждены за это, а именно в прагматическом смысле вознаграждены. Это опять стало ценностью. Это все стало продаваться, на это появился покупатель. В свое время говорили, что кино убьет театр. Потом говорили, что телевидение убьет кино. Но, тем не менее, кинематограф не убил театр, он остался, пусть даже видоизменившись, а телевидение не убило кинематограф. Все три формы живут и развиваются вполне, не собираясь помирать в ближайшее время.
ПГ: Они уживаются, но при этом они все равно цифруются
ДБ: Они цифруются.
ПГ: Они превращаются в электронную историю. И кино мы уже смотрим в Три-Дэ. Это уже компьютерные технологии. Это уже не живое искусство.
ДБ: Ну, в общем да.
ПГ: И моделирует актеров. Если мы смотрим фильм Аватар, просто пример, весь смоделированный. Так вот, и книга, она может уйти туда?
ДБ: Вы знаете что, я думаю, что туда будут уходить, в основном, более коммерческие вещи. То есть, скажем так, самое-самое дно коммерции, условно говоря, книжки на одну поездку в метро, которые печатаются десятками, сотнями тысяч, которые забываются через неделю после выхода. Конечно, они останутся. Потому что, все-таки, гораздо удобнее чисто в плане материальных вложений, один раз купить дешевую книжку, потом ее выбросить, нежели техникой оснащаться. А то, что, наверняка, уйдет в цифру и уже никогда не вернется в чистом виде, бумажном виде, это, скажем так, дорогие научные издания, с запланировано небольшой аудиторией и гарантированно большой ценой печати. В таком виде давным-давно уже выходят воспроизведение рукописей или надписи - эпиграфические памятники. И, в общем, я думаю, что такая вещь, как толстая большая научная монография, она, так или иначе, отомрет. Может быть не при нашем поколении, но спустя некоторое время. Это все будет распространяться в виде тех же самых Пэ-Дэ-Эфовских файлов, как мы знаем, опять-таки, есть ресурс, через который это можно сделать, заплатив большие или не очень большие деньги, но, тем не менее, можно обойтись без централизованной печати. Что с этим будет делать получатель, сказать трудно. Кто то, возможно, как я, будет это распечатывать. Насколько я знаю, в той же самой Германии уже в крупных книжных центрах появляются некие технические комбайны, на котором можно получить и тут же распечатать нужный тебе файл. Получить от издателя и тут же распечатать, оплатив собственно бумагу и работу машины. Возможно, в таком формате это возобновится. Дело в том, что сама же по себе книга и проблема полиграфии, полиграфического издания, там хранения, распространения - это две разные, по сути, вещи, которые у нас в сознании связаны нераздельно. Но на самом деле - это такая традиционная вещь, реальность 19-20 века и как это будет в дальнейшем, сказать трудно.
ПГ: Возвращаясь к выброшенной библиотеке Шефнера на Лахтинской, 19. Вы обратили внимание на эти брошенные книги только потому, что они связаны с достаточно известным именем. А книги, которые выброшены точно также на помойку, но не понятно кому принадлежали, вы в данном случае прошли бы мимо?
ДБ: Ну, вы знаете, если что-то можно еще спасти, то есть, если это не брошено, там, не знаю, в гору объедков, не брошено в грязь, никак не осквернено, то есть , если это можно еще подобрать, это имеет некий вполне приемлемый вид от санитарного до презентабельного, по критериям презентабельности, то, все что можно я подбирал и затем старался подыскать этому нового хозяина в том или ином виде. Там жена этой самой помойке на Лахтинская, 19, которая, как и помойка при писательском доме на Ленина, 34 после смерти какого-то видимо человека, который занимался, обнаружилась целая библиотека по славянским языкам, то есть грамматики, тексты на этих языках, словари, порядка, думаю. полусотни, может быть больше, которая сама по себе представляла опять таки прагматически довольно большую ценность. Все это можно было с успехом продать, повесив объявление в том же университете.
ПГ: И покупают?
ДБ: Конечно. Ну, букинистическая торговля, она существует. И у всего это есть ценность. Но тем не менее, человек, который это унаследовал, либо было лень, либо он не знал, что это существует, там по невежеству или по каким-то причинам, либо просто надо было отделаться настолько быстро, что это оказалось там. Но я нашел для этого хорошего человека. Собственно, человека, который занимается этими языками, славяноведа, который был благодарен, который понял ценность и практическую, и монетарную, которая сегодня существует. Довольно много книг, которые я спасал, я потом раздавал в библиотеки. В общем, на всякую книжку найдется свой владелец. Надо только понимать, кому ее можно предложить. Ну и по принципу, даром получили, даром отдавайте. Собственно, я всегда отдавал бесплатно. Для меня это вопрос принципиальный. Я никогда не продаю за деньги. Хотя я знаю, что многие так делают. И, опять-таки, надо таким людям тоже спасибо сказать. Они, по-своему выполняют благородную функцию.
ПГ: Одни спасают людей, другие детей, третьи животных. А вы, Дмитрий, спасаете книги. Они для вас живые. Так, если я расставлю в один ряд, живые действительно?
ДБ: Да.
ПГ: Спасибо
Обсуждение ( 0 ) Посмотреть все