Похороны Топорова: из ненавидевших его можно составить город

В Санкт-Петербурге простились с известным литературным критиком, публицистом, переводчиком Виктором Топоровым. Гражданская панихида, собравшая около двухсот человек, проходила в Институте русской литературы в Пушкинском доме. На прощание пришли и петербуржцы, и гости из Москвы – столичная публика хорошо знала и высоко ценила острый слог Топорова.

Были писатели Павел Крусанов, Роман Сенчин, Татьяна Москвина, Владимир Рекшан, Николай Голь, Никита Елисеев, журналисты Сергей Балуев, Ника Стрижак, Михаил Трофименков, главред "Известий" Александр Малютин, философ Александр Секацкий, сексолог Лев Щеглов, ученые-филологи, издатели, переводчики.

Впрочем, грустный повод не привел в этот день в Пушкинский дом никого из представителей петербургских властей, из руководства Союза писателей Санкт-Петербурга, отсутствовали многие известные литераторы и деятели культуры Петербурга.

Единственную официальную телеграмму с соболезнованиями прислал Комитет по печати.

На панихиде звучали слова о литературном и переводческом таланте Виктора Топорова, о его работоспособности, человеческом обаянии, энциклопедических знаниях и т.д.

Журналист и издатель Сергей Балуев, рассказывая о многолетней совместной работе с Топоровым, упомянул о важном, с его точки зрения, обстоятельстве. Оказывается, беспощадный и бескомпромиссный критик, не вылезавший из конфликтов и скандалов, нежно и преданно любил две вещи – шахматы и поэзию.

"Разбирая статьи Топорова, я понял, что именно ему нравилось больше всего, – поделился Балуев, - он очень любил шахматы и с удовольствием про это писал. Не так, как про литературу, а с большой нежностью. А к поэзии и поэтам он относился гораздо теплее и терпимее, чем к другим литераторам или политикам".

По словам писателя Павла Крусанов, много лет дружившего с Топоровым, тот всегда был образцовым другом, эталоном порядочности и отзывчивости, всегда готовым прийти на помощь. "Несмотря на все неурядицы, казалось, ни одна холера его не возьмет. Взяла", - с горечью сказал Крусанов.

Теплые слова о Топорове сказали главный художник БДТ и писатель Эдуард Кочергин, Роман Сенчин, Борис Куприянов.

Виктор Топоров не стремился к степеням и научным званиям, но филологическое научное сообщество всегда ценило его эрудицию, дар переводчика, преподавательский талант. Об этом говорили профессора-филологи Леонора Черняховская и Алексей Степанов.

Затем слово взяли журналисты. О так и не осуществленном проекте совместной телевизионной программы с Виктором Топоровым рассказала журналист Пятого канала Ника Стрижак.

Потом слово взяла завотделом культуры "Санкт-Петербургских ведомостей", которая рассказала, как боялась, что после слишком острых статей Топорова кого-нибудь из "обруганных" им литераторов хватит удар. "И вот они все живы-здоровы. А Виктора Леонидовича нет", - закончила она.

Отдать дань Топорову приехал из Москвы и главный редактор "Известий" Александр Малютин. Как отмечали многие, в последнее время Топоров несколько отошел от литературной критики и увлеченно погрузился в политическую журналистику. Нашлась и площадка для его политических статей: переформатированные в связи с новыми веяниями "Известия". В Москве перо Топорова ценили.

После окончания панихиды часть людей поехала в крематорий, а остальные бродили по городу, беседовали о том, о сем. И конечно главная тема была: за что же столько людей, в том числе уважаемых и известных, так дружно и яростно ненавидели Виктора Топорова? (Его самого, говорят, это мало волновало, скорее веселило, он даже, можно сказать, купался в этой ненависти, подпитывался ею.)

"Из ненавидевших меня можно составить город", - то ли сказала от лица Топорова, то ли процитировала его злую шутку "из Бродского" одна из женщин.

Говорили о том, что он обладал беспощадным складом ума, мгновенно вычленявшим слабую сторону любого произведения, любой политической идеи.

Говорили, что некоторые из тех, кто дружил с Топоровым много десятков лет, отвернулись от него не из-за личных счетов, а по политическим мотивам.

Говорили о том, что многим его недругам, возможно, мучительнее всего, что теперь уже не доспоришь, и последнее слово – злое, острое, насмешливое – всё-таки осталось за ним.

Но все соглашались в одном: с уходом Виктора Топорова мир стал скучнее.

А на закуску две байки про Топорова, рассказанные одним писателем, который знал его почти полвека, ссорился, мирился…

Первая – героическая. В 1993 году петербургских писателей собрали, чтобы они подписали так называемое "Письмо сорока двух", одобрявщее расстрел Белого дома. Большинство готово было поставить подпись, включая председателя Союза писателей Санкт-Петербурга Михаила Чулаки. И вот Топоров, резко выступавший против письма, попытался воздействовать на Чулаки беспроигрышным доводом. Зная, что председатель завзятый кошатник, Топоров сказал – ну вот представь, Миша, там в Белом доме жили кошки, а их всех убили. По словам рассказчика, после этого Чулаки якобы проникся и не стал подписывать то письмо. (На самом деле, подпись Чулаки под "Письмом 42-х" всё-таки стоит).

И вторая история, которая относится к временам, когда рассказчик был студентом "Кулька" – Ленинградского института культуры. Пришло время сдавать трудный зачет по зарубежной литературе, и нерадивый студент пошел к энциклопедически образованному другу с просьбой помочь подготовиться. Другом, понятное дело, был юный Витя Топоров. "Вместо подготовки мы беспрерывно пили бормотуху, и единственная фраза, которую успел мне сказать Топоров, звучала так: "Творчество мейстерзингеров развивалось в трех ипостасях", - вспоминал рассказчик.

Вооруженный этой фразой, юный студент и пришел на зачет, удачно ввернув ее в нужном месте. Преподавательница умилилась и немедленно поставила пятерку, заметив, что за всё время ее работы в Институте культуры она впервые слышит от студента красивое слово "ипостась".

P.S. Знаменитая цитата из стихотворения Иосифа Бродского "Я входил вместо дикого зверя в клетку..." 1980 года: "... Бросил страну, что меня вскормила. Из забывших меня можно составить город. ..."

И знаменитые финальные строки: "Что сказать мне о жизни? Она оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность."

Материал подготовила Елена Янкелевич.