Можно ли планировать свою жизнь? Что происходит с Россией "нулевых"? Есть ли свобода в политическом и социальном плане? Важна ли в искусстве этническая составляющая? Что можно назвать "актуальным искусством"? Насколько будет актуален Сезан для поколения "Next"? Михаил Шемякин - о месте художника
Павел Гладнев: Михаил, в Петербурге вы презентовали книгу «Михаил Шемякин». Это что, подведение итогов за 10 лет?
Михаил Шемякин: Да нет, вообще у меня очередной двухтомник вышел, потому что 25 лет тому назад в Америке выходил двухтомник с другой композицией и с другой как бы концепцией. Та концепция американская была - показ развития художника Михаила Шемякина от юных лет до американского периода, где мне уже было за сорок. А эта композиция, которую делали в течение 6 лет последних, очень сложная работа. Издательство «Азбука» занималось этим. И здесь -совершенно иная концепция. Здесь показана широта диапазона , опять же, этого художника.
ПГ: Михаил Шемякин 10 лет назад, 20 лет назад, 30 лет назад - он ведь разный, не так ли?
МШ: Я не страдаю ни звездной болезнью, ни мегаломанией. Поэтому, отношение у меня к себе ровное, чаще всего критическое, что и дает возможность мне не топтаться на месте, потому что в искусстве, в тот момент, когда ты останавливаешься, ты автоматически идёшь назад. Поэтому идеал художника для меня - это Пабло Пикассо, который был розовым, потом стал голубым, не в том смысле, в котором сегодня воспринимается данное определение, потом он становился кубистическим, потом он становился абстрактным, потом он возвращался к манере господина Энгра неоклассикой. И всегда оставался самим собой. Вот это мой идеал художника. Не зависит ни от галерейщиков, ни от моды, ни от своего времени, а идти туда, куда тебя ведет твоя муза, как обычно пышно говорят.
ПГ: Хорошо, когда для этого есть возможности…
МШ: Ну вы знаете, у нас ведь возможностей в те далекие 60-е годы не было никаких. Мы прекрасно понимали, что выставляться мы нигде не будем. В Союз Художников нас не примут. На сегодняшний день, например, мало кто понимает, что купить хорошую кисточку, или хорошие краски, или хорошую бумагу, мы должны были бы быть в то время членами Союза Художников, обязательно. И только с этой карточкой, красной, вас пропускали в тот знаменитый магазин при ЛОСХе, где вы могли купить лучшие французские кисти, краски, бумагу, альбомы. И мы пользовались самыми, как говорится, «гнусными» материалами, но умудрялись сливать олифу и масло отдельно, вместо одной банки, которая была наполовину заполнена олифой, мы покупали четыре. Потом мы сами создавали, вот я, например, сам создавал собственные колера. Я работал такими красками, которые, в общем – то, ничего не стоили, а люди спрашивали, откуда вы добываете такие цвета - серый, голубоватый и прочие. Просто, ведь все зависело от глаза.
ПГ: Михаил, хорошо, когда есть возможность для творчества, как это было у вас, но вот сейчас люди озабочены своими проблемами - это и деньги, и работа, и со стороны власти не все понятно…
МШ: Вы знаете, что сегодня художники поставлены в довольно сложное положение, вернее, они находятся в растерянности, потому что, если раньше все было четко - вот здесь мы, вот здесь, они, вот здесь враги, а сегодня – все смешалось в доме Облонских. Поэтому, на сегодняшний день, конечно, Союз Художников, вот я знаком был с замечательными мастерами соцреализма – это Аникушин Михаил Константинович, который в свое время изгонял меня из Советского Союза, и каялся очень, а я ему, когда мне уже позволили вернуться сюда, я говорил что, что я наоборот, благодарен, что вы написали бумагу, о том, что Шемякин не представляет ценности, и позволили мне уехать. Я говорю, вы не расстраивайтесь. Потом, я знаком был с Кербелем, с которым мы тоже дружили. Это замечательный тоже мастер скульптуры. И вот я видел, в какой растерянности они находятся, т.е., когда-то они обладали, всем, чем они хотели - машины, громадные мастерские, а в последние годы я видел растерянных стариков, которые не понимали. Мне Аникушин говорил, Миша, ну у меня было 360 тысяч рублей заперто, а я пришел в банк, и выяснилось, что произошла смена денег и, оказывается, на все это я могу купить 2 пачки Мальборо. И я ему, в общем, в свое время нищий художник – изгой, посылал из Америки дубленку, для того, чтоб старик не замерз, которую через 2 недели сняли, бандюги.
ПГ: Вот-вот. Это вот туда
МШ: А те художники, которые, допустим, работали и считались нон-конформистами, когда обрушилась эта свобода и правительство, в общем, стало понимать, что никакой опасности из себя эти люди, эта интеллигенция большой-то не имеет, потому что боролась - то интеллигенция сама с собой за большой котел, за блага, поэтому и писали доносы в КГБ, поэтому и сажали друг друга или в психушки или в лагеря. Это сегодня модно кричать, что знаете, нас травило КГБ, КГБ нас сажало, КГБ нас преследовало, а преследовали-то мы сами себя. Понимаете, писатели писали доносы на писателей, на поэтов, художники на художников, а исполнителем были наши славные органы Госбезопасности.
ПГ: Скажите, как вам кажется, нужно ли планировать свою жизнь?
МШ: Ну вы знаете, когда-то Эрнст Неизвестный сказал замечательную фразу, которую я всегда помню. Он сказал, Мишка, ты знаешь, мы же в основном покупаем билеты, а направление выбирается кем-то свыше. Это нам кажется, что мы решили поехать в Америку, навсегда, якобы. Проживаем там долгие, долгие годы. Я нигде так долго не жил, ни в одной стране, как в Америке. Я прожил там 30 лет. И когда вот я задумался над этой фразой, я думаю, что в принципе, конечно, он и прав, потому что мы планируем что-то, но я думаю, существует еще иной план.
ПГ: То-есть, жизнь - это чей-то творческий проект, так?
МШ: Ну, безусловно, безусловно. Поэтому, у нас свои проекты, у Господа Бога, не зависимо, кто как его называет, или у Высшего разума, или Великого архитектора, у него свои проекты, иногда они совпадают с нашими, а иногда резко не совпадают.
ПГ: В нескольких Ваших интервью, вы сказали, что были и остаетесь русским художником, В чем проявляется эта русскость, ваша русскость - русского художника?
МШ: Ну, русскость, она как проказа, она разрастается с возрастом, понимаете. Вы, может быть, и хотели бы от этого избавиться, как пытаются вот такие люди, как Барышников, который принципиально не посещает Россию, как вы знаете. Ну, Бродский не посещал Россию, по определенным причинам. Я понимал, что при его сердце, и при нашей российской «благожелательности», если кто-нибудь крикнет из зала: «Жидяра, пиши на своем языке и не погань русский», Бродский мог бы просто упасть и скончаться от разрыва сердца. Человек он был нервный, он понимал, ему хотелось посетить, хотелось увидеть родной Петербург, Васильевский остров. Но он понимал, что его могут здесь мгновенно прикончить. Словесно, никто за ним гоняться с кулаками не собирался. А есть такие люди, допустим, как Володя Марамзин. Я говорю, Володя, неужели ты никогда не был еще, до сих пор? Вот мы вернулись во Францию с супругой, вернее я вернулся, она американка, просто приехала вместе со мной обитать во Франции. И я говорю, ты никогда не был за эти десятилетия, почти уже 40 лет, наверное? Он говорит: «нет, и никогда не поеду». То есть, есть люди, которые принципиально разрывают. Но все равно, русскость остается.
ПГ: Вам это важно?
МШ: Ну, как только у меня появилась возможность вернуться, увидеть моих друзей, служить России, временами, на российской территории, я сразу приехал. Это был 89 год. Первая моя выставка. Но, фактически, я не порывал служению России все время, с момента изгнания. Если вы знаете, я сделал первый памятник, довольно серьезный. Это, громадная томина, «Аполлон – 77», который сегодня является уже большим раритетом, достать не возможно. Это было некоммерческое издание. Все пошло в Россию, в университеты. Это был мой памятник. Потом, я, вместе с Глейзером, мы делали первые большие экспозиции художников нон-конформистов во дворце Съездов, в Париже. Это громадное, на две тысячи помещение, которое мы все-таки заняли, вывезенными тайно дипломатами, работы русских мастеров, сделали каталог цветной и, в принципе, постоянно, постоянно я чем-то занимался, потому что я оформлял русские книги, мы издавали журнал «Третья волна», я издавал журнал «Россия – Запад», связанный с русским искусством, то есть, фактически , разрыва не было, не было возможности посетить и даже приехать на похороны моего отца, когда он умер. Вот так. А на сегодняшний день, конечно, мы даже перебрались во Францию, для того ,чтобы быть ближе к России.
ПГ: А насколько в современном искусстве важно это этническо различие?
МШ: Вы знаете, Достоевский говорил, «чем больше мы служим красоте, чем больше мы общечеловеки, тем больше мы русские» - верно? Где-то перефразируя его, могу сказать, что, где бы ты ни был, чем бы ты ни занимался, если ты рожден на определенной территории, если у тебя есть Родина, то ты ее не выбираешь, ты ей просто служишь. И те люди, которые понимают историческую ценность России. Допустим, я не совсем русский, я также служу и Северному Кавказу, но, просто – напросто, для нормальных людей это абсолютно естественно.
ПГ: Истинная ценность России, вы об этом только что сказали – это не преувеличено, уж слишком много об этом говорят?
МШ: Ну вы знаете, как, забыл, кто-то из наших больших серьезных писателей, по-моему, Аксенов, царство ему небесное, сказал, что русские так уже надоели со своей особенностью русской души, что просто уже мир воротит. И крики о том, что мы самые духовные, мы самые тонкие и прочее, когда задумываешься о бытие России, об уничтожении миллионов и десятков миллионов своих же собратьев по духу и крови, конечно, немножко возникает изумленный вид и вопрос, а так ли это на самом деле. Но вот эта глубинность, которая есть, безусловно, в русском характере, может быть в силу климатических условий, может быть, в силу вот этой позиции между востоком и западом, дает какой-то продукт спиритуальный, совершенно необыкновенный. Очень мало писателей такого уровня, каким был и есть на сегодняшний день Федор Михайлович Достоевский. Уникальное явление Пушкин, которого в принципе, как не странно, знает, фактически, весь мир. Уникальное явление – Бродский, то есть - это, казалось бы, единицы, но каждая из этих единиц из себя являет феноменальный монумент в международном плане.
ПГ: То есть, не смотря на оскомину, русскость для вас важна? Я повторюсь.
МШ: Да, безусловно, безусловно. Я просто очень много скитался по свету, и нигде я так мало не жил, как в России. Я вырос в Германии, родился, правда, в Москве, город, который я не очень люблю, как вы догадываетесь. Я Петребуржец, по воспитанию и душой и сердцем принадлежу этому городу, который на моих глазах исчезает, и, наверное, не дай бог, но сбудется это пророчество, Петербургу быть пусту. Не пусту в плане того, что опять будет болото финское, а просто-напросто возникнет та пустота, от которой, так сказать, можно сегодня, мягко выражаясь, сблевать, разглядывая архитектуру, созданную новыми русскими. Вот это и есть эта страшная пустота, которая грозит Петербургу….
Обсуждение ( 0 ) Посмотреть все